Среди лошадей суетится цыган. Он рассматривает пх спереди и сзади, вдумчиво, словно произведение искусства, заглядывает им в зубы. В руках у него шило, он покалывает им приглянувшегося ему осла и со знанием дела наблюдает, как тот взбрыкивает. У цыгана смуглое лицо, на котором, когда смеется, сверкают немыслимо белые зубы. В одном ухе у него большая серьга, покачивающаяся при каждом движении. Пышные усы черны, на голове соломенная шляпа. Распахнутая почти до пояса рубаха открывает черную волосатую грудь.

– Чего это ты колешь моего осла?

– Да вот, милок, смотрю, есть ли у него хоть чуточку «шпирито». [61]

Мимо проходит ага в белом тюляфе с шишечкой, смахивающем на каску кайзеровской армии.

– Как дела, Шазо, как жизнь?

– Хорошо, господин, дай тебе бог здоровья.

– Ну как ослы?

– Да нет у них «шпирито», милок, нету.

Лёни свернул в переулок седельщиков.

Здесь тише, слышен лишь приглушенный шум базара да постукивание стамесок по дереву. Седельщики сидят скрестив ноги на рогожах перед своими лавками: кто сшивает куски мешковины, кто набивает мешки соломой. Из кузниц неподалеку доносятся звонкие удары молота по наковальне.

Лёни вошел в кузницу Рауфа.

Подросток, брат Рауфа, вяло сгибаясь и разгибаясь, раздувал мехи.

– Здравствуй, Рауф!

Рауф держал в пламени железную болванку, зажав ее длинными щипцами. В ответ на приветствие он неторопливо повернулся к двери. Лицо у него было черное.

– Здравствуй, Лёни! Давай заходи, чего остановился? Дуй! – прикрикнул он на брата.

Лёни присел на ящик. Рауф кинул ему сигареты.

– Закуривай! – Со дня смерти сестры Лёни начал курить. – Как отец?

– Хорошо.

Рауф вытащил из печи раскаленную болванку и стал бить по ней молотом. Железо разбрызгивало в разные стороны сверкающие звездочки искр и постепенно становилось тоньше и длиннее, принимая овальную форму. Лёни внимательно наблюдал. Интересно, что это будет?

Однако Рауф снова сунул болванку в огонь и снял почерневший от окалины и копоти кожаный фартук.

– Выйдем?

Они направились в маленькую кофейню около почты. Лёни все не решался сказать, зачем пришел. Склонившись низко над столом, он бесцельно вертел пустую чашку из-под кофе, не осмеливаясь взглянуть на товарища. Рауф тоже не знал, о чем говорить.

Наконец Лёни собрался с духом. Еле слышно, как будто про себя, он прошептал:

– Ты мне можешь сделать одно доброе дело, Рауф?

– Все, что в моих силах, Лёни!

– Достань мне револьвер.

Рауф не ответил.

– Деньги будут. Я продам быков, только достань. Сколько потребуют, столько и заплачу.

– Да не в этом дело, Лёни. Деньги тут ни при чем, вот только…

– Что «только»?

– Послушай, Лёни, брось ты это.

– Нет, не могу, Рауф. С тех пор как все случилось, меня и сон не берет, я как помешанный. Стыдно людям в глаза смотреть. Не могу я вынести такой позор.

– Это ему позор, а не тебе.

– Нет, Рауф, я опозорен…

– Ты прав, Лёни, еще как прав, но ведь ты ничего не добьешься. Погубишь себя зазря.

– Знаю я все. Ну да если и пропаду, пускай, только бы смыть позор.

– Весь наш позор убийством одного бея не смоешь, Лёни! А сколько других топчут да позорят нас изо дня в день? Ну, убьем мы одного-двух, зло-то все равно останется.

– Иначе я просто не могу.

– Оставь, Лёни. Ведь, убивая из мести, мы делаем как раз то, чего они хотят.

– Почему?

– Да они толкают нас на убийство. Чего они хотят! Чтобы мы мстили каждый в одиночку за несправедливость, за нарушение обычаев, за какое-нибудь нечаянное слово, за любой пустяк, им выгодно, чтобы мы были разобщены, чтобы всякий думал лишь о себе и не видел корень зла.

– Но ведь то, что случилось с нами, вовсе не пустяк. Если я не отомщу, кто же отомстит? Скажешь, правительство?

– Тут ты прав. Правительство ему ничего не сделает. Его надо покарать, надо, но только не так, как ты собираешься. Мы должны бороться за то, чтобы освободиться сразу от них от всех, понимаешь, Лёни? Время приспеет, так я тебе не то что револьвер, и винтовку достану.

– Мне оружие нужно сегодня, Рауф. Не могу я ждать, пока придет то время, о котором ты говоришь. Мне невмоготу больше, я на люди не могу показаться, кажется, будто на меня все пальцем показывают – вот, мол, трус, любую обиду проглотит. Ты не знаешь, сколько ночей я его подстерегал у дома с топором. Нет, так жить я не могу. Будь что будет, а я отомщу.

Рауф молчал.

– Вот скажи, а если бы ты оказался на моем месте, как бы ты поступил?

Рауф смешался. Действительно, как бы поступил он сам, если бы с ним случилась та же беда, что с его товарищем? Да-да, он прав по-своему, только…

– Не умею я объяснить тебе, Лёни. Был бы тут Скэндер, он сказал бы получше меня. А я говорю, как знаю. К Гафур-бею не только ты один имеешь счет, другие тоже. И с остальными беями народу есть за что сквитаться. Сумеем ли мы объединить всех, кто хочет мстить, чтобы одним ударом покончить со всеми беями сразу? Вот о чем мы должны думать. А поодиночке нам с ними не справиться. Ну, положим, убьешь ты бея. Дальше что? Куда пойдешь? Что делать будешь? Даже если тебя сразу не поймают, все равно пустят по следу жандармов и убьют, как и многих таких же до тебя. А толк какой? Беев больше не останется, что ли? Останутся. Себя погубишь, и больше ничего.

– Пусть он мне ответит за все, а дальше что будет, то и будет.

Рауф покачал головой.

– Ну как, Рауф? Достанешь?

– Я не могу тебе сказать «да», Лёни. Сначала с товарищами посоветуюсь.

– Ладно. Приду в следующий вторник, хорошо?

– Приходи.

– Ну тогда до свидания!

– Слушай, Лёни. Пообещай и ты мне одну вещь.

– Хорошо.

– Вот ты говоришь, что ночами подстерегал бея у дома с топором. Дай слово, что больше ничего такого делать не будешь. Подожди, пока не получишь от меня ответа.

Лёни немного помедлил.

– Ладно. Пусть будет так.

– Ну, давай руку.

Попрощавшись с товарищем, Лёни пошел через рынок. Он пытался разобраться в том, что услыхал от Рауфа. Порой он уже готов был согласиться с ним. «Он дело говорит. Ради меня же. Ну, убью я бея… Что из этого? Смою с себя позор. А дальше что? Сколько еще останется таких же беев, которые изо дня в день творят то же самое? Их-то кто убьет?» Ему вспомнилась сестра, лежащая посреди комнаты, и мысли его потекли по прежнему руслу. «Нет. Он прав, но и я не могу по-другому. Нас с беем только смерть рассудит: или я, или он. Ах, был бы у меня этот несчастный револьвер! Он бы все решил».

На рынке делать больше было нечего, и Лёни пошел к учителю. Господин Демир обнял его и крепко пожал руку. Госпожа Рефия расцеловала в обе щеки.

– Ну где же ты пропадаешь, сынок, – заговорила она. – Совсем тебя не видно. Как там Кози, Вандё? Шпреса, эй, Шпреса! Иди сюда, Лёни пришел!

Шпреса всего день как приехала домой на летние каникулы. Глядя Лёни в глаза, она протянула руку, потом порывисто обняла его, словно стараясь загладить свою излишнюю, как ей казалось, сдержанность. Хотелось сказать ему что-нибудь утешительное, но от сильного волнения перехватило горло.

– Пошли, Лёни, поешь чего-нибудь.

– Не надо, госпожа Рефия, я уже поел.

– Вот тебе и на! Где-то поел, как будто это не твой дом! Я тебе сейчас быстренько поджарю яичницу. Нет-нет, поешь! Плохо, когда два раза побьют, а поесть два раза совсем неплохо.

Тут вошел Агим. Увидев Лёни, он бросился ему на шею.

– О, дядя Лёни! А Вандё привез?

– Нет, Вандё у тетки.

– Послушай, Лёни, я уже и Кози говорил, – сказал учитель. – Осенью мы возьмем Вандё к себе, понимаешь? Это не дело, чтобы он оставался неграмотным.

– Да не беспокойтесь, господин Демир. Все мы вам надоедаем…

– Как Демир говорит, так и будет, – накинулась на Лёни госпожа Рефия. – Что значит «надоедаем!» Вандё будет здесь, как в родном доме!